Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

— Берти, ты должен произнести речь в защиту домовых эльфов! — сообщила мне Гермиона тоном, не терпящим возражений. — Мы провели опрос: даже после выхода газеты только двенадцать процентов учащихся Хогвартса считают, что проблема имеет социальное значение. Если ты обратишься ко всей школе, ситуация изменится!

— Ре-ре… — захлебнулся я простым словом. — Речь?! Но, Гермиона, я не могу просто так произносить речи, нужно, чтобы Паркер…

— Он не против, — отрезала Гермиона. — И прислал черновик, сказал, что ты можешь немного поменять его по своему усмотрению. А ещё сказал, что приедет сам и привезёт магическую прессу.

— Что?!

— Вот, — Гермиона протянула письмо, и я с изумлением узнал почерк Барни Паркера. Он писал, что поддерживает идею выступать за права обездоленных созданий волшебного мира и готов всячески содействовать. И он договорится с директором, чтобы тот дал мне слово на ужине по случаю конца семестра.

— Ты переписываешься с Паркером? — с некоторой обидой спросил я. В конце концов, это же мой пресс-секретарь!

— Он разрешил писать, — пожала плечами Гермиона. — Если возникнет необходимость. Я посчитала, что она возникла. Берти, пойми, домовые эльфы находятся в тени, но каждый день мы с тобой участвуем в их эксплуатации! Я сходила на кухню, где они живут. Да, они в основном чисто одеты и выглядят довольными, но у них нет никакого выбора. Они не могут получать образование, если только хозяин не сочтёт грамотного эльфа полезным в хозяйстве и не будет учить его, они не имеют права жить отдельно...

— А ещё они могут размазать тебя в то-оненький такой блин, — встрял Блейз, — если посчитают нужным.

Декабрь не принёс в Хогвартс ни снега, ни праздничного настроения. Дождь лил не переставая, замок продувался всеми ветрами, и мы прятались по углам, кутаясь в зимние мантии.

— Это правда, — спокойно согласилась с Блейзом Гермиона, — они очень сильны магически. Но их нетрудно остановить. В тысяча двести пятидесятых годах они едва не вымерли, потому что маги нашли способ защищать жилища от эльфов-вредителей. А поскольку для жизни домовикам необходимо находиться в старом волшебном доме, где постоянно творится колдовство, они едва не погибли от голода. Именно с этого времени началось рабство домовиков. Вот только решения, которые подходили для середины тринадцатого века, неактуальны в конце двадцатого!

Мы все посмотрели на Гермиону с одинаковым восхищением. Даже Блейз не нашёлся, что возразить, только протянул:

— Круто. Где ты это откопала?

— В библиотеке. Я хорошо умею пользоваться источниками, — гордо тряхнула головой подруга.

— Но, слушай… — вступил Рон, — там, на кухне, ты же сама видела, они счастливы! Они завалили нас едой, улыбались и говорили, что обожают работу.

— Разумеется. Но они не знают никакой другой жизни! Представь себе, Рон, ещё сто пятьдесят лет назад люди с чёрной кожей, как наш Дин, к примеру, не имели никаких прав. Вообще. Они тоже были рабами! И многие из них были счастливы, потому что хозяева кормили их. А некоторые даже были добры, дарили одежду, учили. Но неужели ты считаешь, что это справедливо? И стоит считать рабство хорошим только потому что из ста хозяев пятьдесят были добры?!

Рон смутился, а Гермиона продолжила:

— Зато остальные пятьдесят продавали детей, разлучая их с родителями, забивали рабов палками, травили собаками ради веселья.

Я вздохнул и заметил печально:

— Индийцы в период британского колониализма называли белых особым словом «сахиб», это значит «повелитель», и смотрели на наших предков почти как на богов. Потому что, действительно, в руках колонизаторов были их жизни и судьбы. Они могли приблизить к себе, взять в дом, одеть и накормить. А могли выкинуть на улицу, обречь на голодную смерть. Это не называлось рабством, но… Где там черновик?

* * *

Я уже был однажды в кабинете профессора Дамблдора, но тогда я слишком перенервничал из-за событий в Тайной комнате и совершенно не запомнил обстановку. Теперь же, поднявшись по винтовой лестнице, которую охраняла строгая горгулья, я во все глаза разглядывал высокий сводчатый потолок башни, живые портреты прежних директоров школы, занятные приборчики на высоких столиках и ало-золотого феникса на жёрдочке.

— Вы как раз вовремя, мистер Маунтбеттен-Виндзор, — улыбнулся мне директор, и в то же мгновение огонь в кабине вспыхнул ядовито-зелёным, и из него вышел Барни Паркер, в строгой серой мантии, но перемазанный сажей. Он оглушительно чихнул, широко улыбнулся и спросил:

— Простите, директор, не могли бы вы мне немного помочь?

— А, Бернард Паркер, Рейвенкло, выпуск 1979 года, рад вас видеть, — добродушно произнёс Дамблдор, махнул палочкой и очистил Паркера от сажи. — Смотрю, недалеко вы продвинулись в чарах.

— Я решительно безнадёжен, директор, — пожал плечами Паркер и слегка поклонился мне:

— Ваше Высочество. Вам совершенно не идёт эта мантия.

— Вы несправедливы, мистер Паркер, — возразил директор, — как по мне, мистер Маунтбеттен-Виндзор выглядит как весьма достойный юный волшебник.

— Несомненно, — кивнул Барни. — И тысяча «спасибо», профессор, что пустили меня и моих коллег. Ох, должен признать, с прессой в магическом мире всё очень плачевно. Да я лучше выдержу пятерых репортёров The Sun, чем одного — из «Пророка»!

— Пожалуй, — согласился Дамблдор, — в этом вопросе магглы нас обошли. Так что же, ваши коллеги прибудут…

— С минуты на минуту. Ваше Высочество, вы готовы?

Я учил речь целую неделю и мог бы пересказать её наизусть даже посреди ночи, но готовым себя совершенно не чувствовал. Волнение, такое привычное по летним выступлениям, вернулось ко мне в десятикратном размере и грозилось задушить. Но я понимал, что должен выступить: не только Гермионе должен — самому себе. «Мы цирковые обезьянки, но от нас исходит почти что божественное сияние», — так однажды сказал дедушка. Он произнёс несколько тысяч речей, потому что говорить — это всё, на что мы способны. Но именно так мы можем делать мир немного лучше и отстаивать наши убеждения. Нам верят.

— Готов, — произнёс я, разворачивая плечи.

— Чудно, — Паркер в своей обычной птичьей манере наклонил голову к плечу, изучая меня. — Просто чудно. О, вот и они!

Огонь в камине снова окрасился изумрудным, и из пламени вышли двое — эффектная блондинка лет тридцати в ярко-салатовой мантии и потрёпанный жизнью мужичок с фотокамерой. У блондинки была искусственная завивка, броский макияж и длинные вульгарные красные ногти. Я подумал, что она мне очень не нравится, но дежурно улыбнулся ей.

— Ох! — воскликнула она манерно. — Какой момент! Директор, так приятно посетить родную школу. Здесь прошли мои лучшие годы! — она демонстративно прижала руки к груди.

— Рад вас видеть, Рита, и приятно, что сегодня вы пришли не потому, что декан отправил вас ко мне за взысканием, — добродушно, но, как мне показалось, довольно строго сказал директор. — Что ж, раз все в сборе, думаю, нам пора направляться в Большой зал.

— Один момент, — возразил Паркер. — Ваше высочество, позвольте представить вам мисс Риту Скитер, знаменитого корреспондента «Ежедневного пророка». Рита славится метким стилем и способностью подбирать замечательно-точные формулировки. Большая удача, что сегодня Рита согласилась работать исключительно в интересах Короны.

— Только сегодня, дорогуша, — хищно оскалилась мисс Скитер, а я вежливо протянул ей руку и заверил, что это знакомство — честь для меня. Рукопожатие у корреспондентки оказалось совсем не женственным, а очень твёрдым.

По Большому залу прошлась волна заинтересованных шепотков, когда студенты увидели, что директор не один. Я чувствовал сотни любопытных взглядов, направленных на меня, и быстро нашёл в толпе Блейза. Он подмигнул мне и кивнул с таким видом, будто и не сомневался в моём успехе. Гарри и Рон показали большие пальцы. Гермиона сосредоточенно кусала губу.

Я думал о том, что пожалею, очень сильно пожалею. Но послушно стоял недалеко от учительского стола, пока директор Дамблдор поздравлял всех с окончанием семестра.

— Нет ничего прекраснее, чем видеть, как юные пытливые умы стремятся к цели, — прибавил Дамблдор, когда закончил говорить о скорых каникулах, — особенно когда цель эта — справедливость. Я с большим вниманием наблюдал за тем, как многие из вас пробовали свои силы в школьной газете. И мне приятно, что вы сосредоточили внимание не только на достижениях наших спортсменов или на описании досуга, что, конечно, — он засветился улыбкой, — замечательно. Но также вы поднимаете темы, которые касаются всего магического сообщества. С большим удовольствием я дам сегодня слово мистеру Маунтбеттен-Виндзору. Или, учитывая ситуацию, вернее сказать — Его Высочеству принцу Альберту Йоркскому.

Дамблдор опустился в своё кресло с высокой спинкой и взглянул на меня живыми, полными любопытства глазами. Так, словно он мечтает услышать наконец мою речь, и это — самое большое в его жизни желание. Я чувствовал, как горят щёки, но отступать было поздно, поэтому я вышел на помост перед учительским столом, куда первого сентября ставят табурет для первокурсников. Встал полубоком, чтобы хотя бы немного видеть и учителей, и учеников, сглотнул несколько раз и заговорил. Микрофона у меня не было, поэтому приходилось напрягаться, говорить громко, но, как учили на риторике, ни в коем случае не переходя на крик. Директора Дамблдора было слышно в каждом уголке зала. Я должен был добиться того же.

Колин снимал меня. Ближе, ярче и настойчивее слепила вспышка фотоаппарата неприметного мужичка из «Пророка».

— Я благодарю уважаемого директора Хогвартса за то, что он позволил мне выступить сегодня перед вам, — начал я, осознавая, что голос всё-таки дрожит, и ничего с этим не поделать. — Я только студент третьего курса, и чувствую гордость от того, что могу обратиться к вам. Возможно, многие из вас читали статьи в газете «Наш любимый Хогвартс» о ситуации с домовыми эльфами. Если так, вас не удивит, что именно об эльфах я хотел бы вам рассказать.

Лица смазывались. Мне тяжело давалась концентрация на ком-то одном, даже на друзьях. В ушах шумело. Я себя плохо слышал — будто издалека, с эхом. Но остановиться я не мог, поэтому шёл вперёд, следуя за логикой написанной и заученной речи, пытаясь придать собственной веры чужим словам.

— Позавчера я зашёл на кухню Хогвартса, — продолжил я, — и за это профессор Снейп вполне может снять с меня баллы, потому что вообще-то ученикам ходить туда запрещено, — я улыбнулся, кое-кто хихикнул. — Но я сделал это намеренно, чтобы говорить вам о том, о чём знаю сам, не опираться на чужие слова. Эльфы в общине Хогвартса счастливы. У них есть дом, пища, так необходимая им магия. Профессор Дамблдор очень добр к ним, никогда не нагружает лишней работой и всегда рад принять в общину нового члена, если он лишился хозяев. Это правда. Однако правда и то, что в тысяча девятьсот сорок шестом году, когда из-за тяжёлой экономической ситуации в стране в Хогвартсе не хватало ресурсов, директор Диппет продал шестнадцать домовых эльфов другим хозяевам. На продажу пошли только особи мужского пола. Некоторые из них оказались разлучены с жёнами и детьми и не увидели их до самой смерти. Это не значит, что директор Диппет был плохим или жестоким человеком. Он действовал так, чтобы спасти школу. Он разумно распоряжался имуществом, которое было ему вверено — картинами, столовыми приборами, стульями, партами, кроватями, простынями и эльфами.

Внезапно размытая картинка перед моими глазами стала чёткой. Я увидел, как хмурится Блейз, как оживлены Гарри, Рон и Гермиона. Заметил побледневшего до серости Драко и гордого Джастина. Отметил, что близнецы Уизли не шушукаются как обычно, а смотрят на меня напряжённо и пристально.

— Эльфы до сих пор находятся в списке имущества Хогвартса. И не только Хогвартса — а любого дома. Вдумайтесь: создание, способное думать, говорить, чувствовать, любить и ненавидеть, находится на одном уровне с мебелью. И обладает такими же правами. Возможно, вы любите своего эльфа, и думаете, что он любит вас в ответ. Но вы уверены, что дали ему выбор, если причисляете его скорее к стульям, чем к живым существам? Мы не можем покончить с рабством в один день — изгнанные из домов, эльфы умрут от голода. Но мы можем помнить об их судьбах и вместе искать выходы и решения. Я верю, что один из нас всё же найдёт верное. И тогда магическая Британия избавится от позорного клейма рабовладельцев. Я верю, что этот день настанет. Да хранит нас Бог!

Сначала мне не аплодировали вовсе: мою речь встретили мёртвым страшным молчанием. Потом послышалось шуршание шепотков, первый хлопок... И внезапно я оглох от шквала оваций, от криков поддержки, от той радости, которая хлынула на меня из зала. Фотоаппарат работал, не переставая, летал вокруг, снимая с разных ракурсов, а я стоял неподвижно, подняв руку в приветственном, заученном с ранних лет жесте, и думал о том, что сделал маленький шаг на пути к большому и очень хорошему делу.

* * *

— Это была отличная речь. И, Рита, пожалуй, оправдала свой гонорар. Только посмотрите: «пронзительные слова юного принца», «болезненный укол в сторону наших надутых аристократов», «молодое поколение задаёт неудобные вопросы». Всё в одной статье, — сообщил мне Паркер, когда я сел в машину.

Мне не хотелось разлучаться с друзьями на каникулах, но я понимал, что выхода нет. Кроме того, я почти не видел дедушку летом, поэтому надеялся встретиться с ним на Рождество.

— Правда, у нас есть небольшая проблема, — добавил Паркер всё тем же жизнерадостным тоном, — связанная с вашей учёбой. Боюсь, кое-кто из СМИ провёл расследование и выяснил, что вы не учитесь ни в одной из известных частных школ.

Я вытаращился на пресс-секретаря в ужасе. Это же почти нарушение Статута о Секретности. Это же…

— А, ерунда, — улыбнулся он, — говорю же, проблема небольшая. Мы сказали, что вы посещаете самую обычную школу, но какую — не называем в целях конспирации. Это часть демократической политики, которой придерживается королевская семья в последнее время. В другое время мы привлекли бы известную вам особу к пресс-конференциям, она отлично умеет говорить с народом. Но, учитывая обстоятельства…

Обстоятельства того, как дядя расходился с женой, были почти запретной темой, так что я просто покивал, а Паркер вернулся к разговору:

— Вы дадите несколько интервью о школьной жизни — текст, конечно, будет согласован. Даже газетчики не смогут проверить все городские школы в стране. О, и мы решили, что вы увлекаетесь футболом, хотя сами не играете. Это живо и хорошо дополняет образ.

У меня голова пошла кругом. Только футбола не хватало! Дедушка, когда мне удалось напроситься с ним на прогулку по Гайд-парку, с усмешкой спросил, как мне в роли обезьянки.

— Это трудно, сэр, но мне кажется, нужно.

— Да-да, — проворчал дедушка в ответ, — очень полезные разговоры, очень нужные речи. Ну, что там твои прорицания? Увидел уже будущее?

— Не особо, сэр. Но я стараюсь, — с вежливой улыбкой ответил я и вдруг заметил, что стало не так уж и трудно успевать за широким шагом деда. — Сэр, у меня есть вопрос, могу я задать его?

— Попробуй.

— Вы говорите о цирковых обезьянках, сэр, — начал я осторожно, формулируя мысль на ходу, — и эта аналогия кажется мне очень верной. Но в этот раз, в случае с эльфами, я говорил не о том, что нужно премьер-министру или команде пиара. А о проблеме, которая волновала и волнует меня самого. Да, не я это придумал, но тему предложила моя подруга. И мне не сказали, что это не моё дело. Я хотел спросить, не могу ли я…

— Делать то, что не дозволено Её Величеству? — сурово уточнил дед, а потом вдруг хитро улыбнулся. — Пока ты мальчишка, который болтает всякие глупости. Что выйдет из этого дальше, я пока не знаю — я-то будущее видеть не умею. Но почему-то мне кажется, что зрелище выйдет занятное…

Анна крепко меня обняла, когда приехала во дворец перед Рождеством. Она стала уже совсем женщиной, взрослой и незнакомой, но звонко смеялась и, совсем как маленькая девочка, хлопала в ладоши, открывая очередной подарок.

— Ты молодец, Мышонок, — сказала она очень строго, когда я рассказал ей про эльфов. — Мы на пороге двадцать первого века, века прогресса, глобализации и открытости миру. А у вас там до сих пор рабство! Ужасно, — а потом прибавила:

— Но, знаешь, в этом году твои рассказы нравятся мне куда больше. Все эти газеты, общественные инициативы, уроки. Получше трёхголовых собак и гигантских змей.

— Это точно. Если подумать, то очень скучный и спокойный год, — рассмеялся я. — Всего лишь дементоры и беглый убийца…

Мы сидели возле электрического камина на старом, местами потёртом ковре, как дети, ели жареный арахис в сахаре (его добыл мистер Кларенс после наших многочисленных просьб) и болтали. Мне отчаянно хотелось сохранить тепло и спокойствие этой беседы, но в то же время я понимал, что есть вещи, которые могу обсудить только с сестрой.

— Ты помнишь присказку няни? Про ангела? «Опекун мой дорогой...»

— Помню. Терпеть её не могла, — поморщилась Анна. — Как разумный человек может верить в Бога при таком количестве доказательств теории эволюции? После выхода в космос?

— Так и может, — ровно ответил я. — Разве всё это отрицает существование Бога? Или опровергает его? Слушай… когда дементор приблизился, мне стало очень страшно. Так страшно… И я, сам не знаю, почему, вспомнил эти слова, начал их повторять. И дементор отступил. Мне стало легче. Словно что-то защитило меня.

— И ты думаешь, это ангел? — уточнила Анна. — Или это была твоя собственная сила? Ты же волшебник! Ты хотел отогнать эту тварь — ты отогнал. Зачем тебе посредник?

Я прожевал орех, взял из миски ещё горсть, чувствуя, как тает в руках сахар, и осторожно попытался сформулировать те смутные ощущения, которые одолевали меня:

— Я верил, что ангел защитит. Не просто повторял слова, а будто чувствовал чьи-то крылья, защищающие меня.

— О том и речь! — горячо воскликнула Анна, откидывая назад блестящие чёрные волосы. — Именно о том! Ты верил! Дело не в наличии ангела, а в том, что ты хотел, чтобы он был. Как… помнишь тот случай, когда ты сорвал яблоко с самого верха дерева? Ты хотел его получить.

— Я знал, что ты это скажешь, — кивнул я. — Но дело в том, что я хочу верить. Если Бога нет…

«То я совсем один!» — подумалось мне плаксиво, глупо.

— То всё ещё есть семья и друзья, — словно угадав мои мысли, закончила фразу Анна. — Неужели это стоит меньше, чем выдуманный старик, сидящий на облаке?

* * *

В самом конце каникул Паркер рассказал мне о связи через камины. Чтобы переместиться, надо было встать в неразожжённый камин, набрать горсть специального летучего пороха, кинуть его под ноги и чётко назвать, куда хочешь попасть. А если требовалось просто поговорить, можно было сунуть в камин голову — и она переместится сама по себе.

Меня замутило от одной идеи о том, что моя голова будет путешествовать отдельно от тела. А Паркер рассмеялся и заметил:

— Я тоже предпочитаю телефон, Ваше Высочество. Увы, имеем то, что имеем. Надеюсь, вам это знание не пригодится. Но если что, вы сможете связаться со мной незамедлительно. Я поставлю на свой камин оповещение.

Я убрал мешочек с летучим порохом в чемодан и отчаянно пожелал НИКОГДА не испытать потребности связаться с Паркером настолько срочно. Хотя что-то мне подсказывало, что это желание не сбудется.

Два небольших авторских комментария к будущим главам (хотя они актуальны и для предыдущих).

1. Я стараюсь следовать канону, изменения происходят, потому что меняются обстоятельства. Но всё же есть сцены, которые я буду подвергать или уже подвергаю корректировкам — ради динамики, реалистичности и цельности истории. Надеюсь, вы мне простите эти вольности.

2. Есть такое правило из фандома «Доктора Кто»: «Доктор врёт». А на самом деле — врут все, и далеко не всегда намеренно. Даже если какой-то персонаж утверждает что-то как непреложную истину — мы совершенно не обязаны ему верить)) Вот Берти нам не врёт — на то он и рассказчик. Он разве что умолчать может)