Грейнджер Offline (гет)

Вместе с осенью пришла депрессия. Волнами холода, которые все чаще и чаще возникали по утрам. Багрянцем и золотом, которые отбирали у листьев зелень. Минутами темноты, которая вечером приходила раньше, а утром уходила позже. Депрессия втекала в Грейнджер тонкой струйкой умирания тепла, жизни и света.

Ей снился… нет, не Рон. После того разговора с Джинни в Министерстве Грейнджер как будто оборвала последнюю ниточку, связывавшую ее с семьей Уизли. Видимо, вместе с этой незримой связью оборвалось и то последнее, что связывало Рона с бывшей невестой. Он больше не снился ей. Не смотрел взглядом агнца, обреченного на заклание. Она не просыпалась с ощущением его запаха и чувством, что если бы не она, то… Связь оборвалась легко, как будто ее вовсе не было.

Грейнджер снилось, что она одна. Она идет по полю, выжженному дотла, а под ногами у нее трупы. Не десятки и не сотни. Тысячи или десятки тысяч мертвых тел — до самого горизонта. Мужчины и женщины. Подростки и старики. Богатые и бедные. Гражданские мантии воинов Добра. Белые маски и черные плащи Упивающихся Смертью. Остекленевшие глаза и раскинутые руки. Кровь и грязь. Ей снилось, что она — единственная, кто выжил. Последняя ведьма во всей магической Англии. Последний человек во всем мире. Она поднимает голову и видит, что небо темнеет с каждой секундой. Никого уже нет, ни добрых, ни злых, а тьма все равно подступает. Грейнджер кричит, но горло сдавило так, что наружу вырывается только хрип. И она понимает, что для нее смерть — не спасение. В смерти ей не будет покоя, потому что тьма подступает. Тьма… подступает…

Тьма…

…подступает…

…Грейнджер проснулась, задыхаясь, хватаясь руками за воздух, который все равно проскальзывал между пальцев. Несколько секунд она думала, что никогда уже не сможет вдохнуть, и сейчас сердце разорвется от гипоксии. И ничего нельзя сделать, даже произнести заклинание, потому что голоса нет. Но потом — судорожный вдох-всхлип. Она повернулась на бок, инстинктивно сворачиваясь в позу зародыша, и долго лежала, глядя в темноту перед собой широко распахнутыми глазами.

Первое, что она осознала, когда страх отступил, это то, что в оконное стекло бьются капли дождя. Фосфоресцирующие стрелки на часах показывали без одной минуты четыре. Утра. Час самоубийц. Грейнджер закрыла глаза, но знала, что это ей не поможет. Каждый раз, пробуждаясь от кошмара, потом она уже не могла уснуть снова. Зелье для сна без сновидений в ее личном рейтинге делило первое место с антипохмельным. Грейнджер слушала дождь и представляла, что она снова в Хогвартсе, в гриффиндорской спальне для девочек… и нет никакой войны… никакого Темного Лорда… никакой подступающей тьмы. Иногда это даже получалось.

* * *

Сразу после окончания войны все оставшиеся в живых выпускники поспешно сдали ТРИТОНы и получили дипломы об окончании Хогвартса. Для Грейнджер это была формальность, потому что ее уже ждали в аврорате. После ускоренного — всего за год — обучения в Школе авроров она приступила к работе. Через три примерно месяца ей стало казаться, что она сгорает заживо. Каждый случай, требовавший вмешательства авроров, она воспринимала, как личный вызов, и отдавала ему все силы. Кроме быта, в ее жизни остались только два занятия, по сути сводившиеся к одному — работа и тренировки. Она совершенствовала свои навыки аврора с остервенением, отдавая этому всю себя. За ее спиной стали говорить, что Грейнджер нацелилась на стремительную карьеру и что она пойдет по трупам, не разбирая врагов и друзей.

Ей было плевать. Ей казалось, что с каждым разом зла в мире становится все меньше и меньше, но через какое-то время она понимала, что это не так. С энтузиазмом бралась за новое задание, но потом все равно наступало разочарование. Зла не становилось меньше, и даже равновесие никак не устанавливалось. Как будто качели, которые сначала приносят радость, но потом от них начинает тошнить.

Кризис наступил через год. Чуть больше, чем через год работы они выследили и взяли Буллстроуд. Наводка была совершенно точной. Все действия согласованы и идеально отработаны. К тому же Буллстроуд настолько устала от жизни в бегах, что просто потеряла бдительность. Прокололась на одной мелочи маггловского мира, за которой и последовал арест. Операция была несложной и прошла идеально под блестящим руководством аврора Грейнджер. На этом удача закончилась.

Грейнджер отсыпалась дома целые сутки, можно сказать, не приходя в сознание. Потом явилась в аврорат, педантично и очень аккуратно составила отчет и приказала привести арестованную для первого допроса. Человек, давший на нее наводку, намекнул, что ей может быть известно, где скрывается группа минимум из четырех Упивающихся.

Два — или сколько там? — года в маггловском мире явно не пошли Буллстроуд на пользу. Плотность тела сменилась рыхлостью ожирения от некачественной еды. Контур тяжелой нижней челюсти поплыл, как будто Буллстроуд было не двадцать, а хорошо за тридцать. Взгляд стал испуганным и каким-то умоляющим. Маггловская одежда сидела на ней неопрятно и как-то криво. Грейнджер вспомнила бывшую слизеринку в школе — некрасивую, но холеную. Воспоминание вызвало кривую усмешку. Как все меняется в этом мире!

Она не хотела отвечать. Больше всего Буллстроуд была похожа на собаку на цепи. Огрызалась, называла Грейнджер грязнокровкой и строила предположения, чем она могла бы заниматься со своими обожаемыми домашними эльфами. При этом достать Грейнджер не могла, как в прямом, так и в переносном смысле.

В какой-то момент Грейнджер устала от всех этих неуклюжих словесных выпадов и отвернулась к окну. По заднему двору аврората разгуливала черная кошка, неспешно обходя территорию по периметру. Наблюдая за ней, Грейнджер вспомнила, как на втором курсе они сварили оборотное зелье в туалете Плаксы Миртл. И как вместо Буллстроуд сама Грейнджер едва не превратилась в прямоходящую кошку. Поттер и Уизли потом долго еще подкалывали ее по этому поводу, почему-то не понимая, что ей это неприятно и больно.

Она повернулась обратно к арестованной и несколько минут изучала ее холодным немигающим удавьим взглядом. Тогда, на втором курсе роба Буллстроуд была вся покрыта мелкими кошачьими волосками, но не потому, что слизеринка была неопрятной. Это потому, что она очень любила свою кошку и часто брала ее на руки и ласкала. Как человек, так любящий своего питомца, мог потом убивать других волшебников? На этот вопрос у Грейнджер не было ответа.

Я не твоя кошка, Буллстроуд.

Она подняла палочку и равнодушно сказала:

— Круцио.

И снова. И потом еще. И еще…

Сначала арестованная кричала и голосила, проклиная весь аврорат, Темного Лорда, Альбуса Дамблдора, Орден Феникса и лично Гермиону Грейнджер. Потом она просто выла, как свихнувшийся зверь. Каждый раз, когда она теряла сознание, Грейнджер приводила ее в чувство и начинала пытку сначала. Буллстроуд валялась на полу. В сердце Грейнджер кипела ярость, но глаза оставались мертвыми.

Когда бывшая Упивающаяся в очередной раз заткнулась, Грейнджер сначала решила, что она снова потеряла сознание. Но Энервейт на этот раз не сработал. Грейнджер выкурила сигарету, тупо читая на первом попавшемся пергаменте одну и ту же строчку, и попробовала еще раз. И только тогда разглядела белую пену у перекошенного рта и закатившиеся глаза Буллстроуд. Пульса не было. Когда выносили тело, Грейнджер сидела в углу кабинета на корточках и пыталась проникнуться ужасом от того, что только что убила человека. Получалось плохо. Точнее, совсем не получалось.

Дело замяли. Миллисенту Буллстроуд оформили как скончавшуюся от естественных причин в связи со слабостью подорванного жизнью в подполье здоровья. На Грейнджер начали коситься уже с опаской, а однажды кто-то из новичков-практикантов перепугался чуть не до обморока, когда в ответ на какое-то невинное замечание она достала волшебную палочку. А она всего лишь хотела призвать нужный свиток с отчетом. И ей мягко намекнули, что пора покинуть аврорат по собственной воле, пока не последовало официальное увольнение.

После этого Грейнджер неделю просидела в своей квартире, поставив антисовиный барьер и отключив каминную сеть. Все это время она поглощала огневиски, читала любовные романы и периодически крушила мебель, чтобы потом ее восстанавливать, когда маниакальная фаза сменялась депрессивной. Ей казалось, что она в коконе из стекловаты — тепло и комфортно в одиночестве, но в тело впиваются тысячи мелких иголочек. Только Грейнджер они впивались не в плоть, а в душу.

Кое-как справившись с собой, она начала искать новую работу. Первая же попытка прояснила один очень нехороший факт: случаи с Буллстроуд и несчастным практикантом стали известны широко за пределами аврората. Еще в школе Грейнджер заработала репутацию синего чулка, которая, впрочем, не мешала работе. Но теперь о ней говорили, что она не в силах сдерживать свои чувства и агрессию, что с ней рискованно работать, потому что никто не знает, когда Грейнджер может сорваться. Поводы для отказа порой выглядели верхом идиотизма, но Грейнджер от этого было не легче.

Ее жизнь стала похожа на синусоиду. Периоды случайных подработок в обоих — магическом и маггловском — мирах сменялись провалами вынужденного безделья. Грейнджер жила на то, что удалось скопить в бытность свою аврором, скудную ветеранскую пенсию и редкие родительские подачки.

За четыре дня до своего двадцать четвертого дня рождения она находилась как раз в стадии В-Очередной-Раз-Без-Работы. Как и предрекал Люпин, то скандальное выступление на приеме в честь Дня победы сильно осложнило ее и без того нелегкую жизнь. Магическое общество окончательно отвернулось от бывшей героини войны и последней из Золотого Трио Г. Грейнджер. Мир отвернулся от нее. И она отвернулась от мира.

* * *

— Здравствуй, Ханна, как он сегодня?

— Добрый день, мисс Грейнджер. Без изменений.

Выражение лица Эббот лучше всякой вывески давало понять, что ей здесь официально не рады. Но запрета на визиты не последовало, и Грейнджер доставило злорадное удовольствие видеть перекошенную физиономию этой влюбленной дурочки.

Тигровые лилии, хрупкий зеленоглазый юноша в кресле и тонкая сигарета. Грейнджер долго молчала, глядя в мир за окном. Небо потеряло яркость. Клены начали менять цвет на золото и багрянец. Вчера Грейнджер подобрала опавший кленовый листок и наколдовала на каждом его зубчике по маленькому стальному коготку. Получился эстетический и ужасно симпатичный хищник. Теперь листочек лежал у нее дома на каминной полке, и иногда ей казалось, что еще секунда — и он задвигается.

— Знаешь, Гарри… Мне иногда хочется, чтобы ты очнулся, а вместе с тобой очнулся Темный Лорд.

Интересно, кто-нибудь слушает, как Грейнджер, сама на подозрении, сидит у звездного, но все равно подозрительного пациента и несет откровенную крамолу? Дементор побери близнецов Уизли… Впрочем… плевать, хуже все равно уже не будет. Даже если после выхода из клиники ее скрутят авроры и накачают Веритасерумом, она всего лишь выскажется по поводу прошедшей войны в целом и работы аврората и Ордена Феникса в частности. Кое-кто узнает о себе много нового и неприятного.

— А знаешь, почему так, Гарри? Потому что я разучилась жить вне войны. Она внутри меня. Вот все закончилось, а она все равно внутри меня. Как будто мою душу распустили по ниточке, а потом снова соткали заново. Это… страшно. И больно. А на улице уже осень. Помнишь, как мы мечтали о том, что вот победим Темного Лорда, и тогда будем уже жить долго и счастливо. И что в итоге, Гарри? Никто из нас не живет. Рон в могиле. Ты где-то настолько далеко, что я боюсь даже предположить, где именно. И я… я тоже не живу. Это, наверное, потому, что мы повзрослели на войне. Как будто все, что было до, было в прошлой жизни. А в этой… я не знаю, как жить, — грустная усмешка. — Нет жизни после Темного Лорда. Теперь я это точно знаю. Нам всем пришлось положить наши жизни на алтарь добра и принести их в жертву.

Ей показалось, или худые пальцы действительно дрогнули?

В периоды безработицы Грейнджер время от времени все еще совершала набеги на доступные библиотеки в поисках сведений о магической коме. Однажды видела ссылку, что можно попытаться проникнуть внутрь видений закрывшегося мага, но это могли сделать только или очень близкие друзья, или горячо любимые и любившие люди, или заклятые враги. Из очень близких друзей осталась она одна. Любовь… ну, может быть, Джинни, но Грейнджер ей не доверяла все больше и больше. Враги были или мертвы, или неизвестно где. Вот и получалось, что даже попробовать было не с кем. Можно только приходить и разговаривать в надежде, что однажды он услышит ее и вернется, чтобы у нее был хоть кто-то, кто ее понимает. Надежда — такая тварь, которую хороший снайпер должен убивать первой.

Заглянула Эббот. Без ее пристального внимания не обошелся ни один визит. Сначала Грейнджер это забавляло — девочка ревнует и старается держать ситуацию под контролем, а на самом деле наивно создает себе такую иллюзию. Потом бесило — Эббот появлялась всегда без предупреждения и абсолютно непредсказуемо, а с войны Грейнджер нервно относилась к подобным вещам. Потом стало все равно — Грейнджер заметила, что постепенно равнодушие подменяет собой то, что раньше казалось ценным. Некоторые гриффиндорские принципы пошли в расход первыми.

— Гермиона, мы пригласили для консультации мистера Пруэтта. Сейчас он придет осмотреть Гарри. Думаю, тебе лучше уйти.

Что за мистер Пруэтт она не знала. Вроде бы такой была девичья фамилия Молли Уизли или что-то очень на это похожее. Кто-то из ее родственников? Тогда действительно лучше уйти. Встречаться с кем-либо из Уизли ей отчаянно не хотелось даже случайно.

— Сейчас, Ханна. Еще несколько минут.

Эббот продолжала стоять в дверях, всем своим видом выражая непреклонность. Грейнджер неслышно скрипнула зубами и добавила:

— Пожалуйста.

— Три минуты.

Даже незабвенный Пушок, кажется, был более покладист, чем Ханна Эббот на боевом посту. Убедившись, что Цербер убрался, Грейнджер присела на подлокотник кресла, взяв руку Поттера и сжав ее обеими ладонями. Она не смотрела на длинные взмахи его ресниц. Голос прозвучал глухо и как-то потерянно:

— Я устала, Гарри. Если бы ты знал, как я устала от всего этого.

В коридоре Грейнджер столкнулась с группой из пяти или шести волшебников, от которых исходило настолько явное возбуждение, что казалось, будто его можно потрогать руками. В центре двигался представительный седой господин, внушительностью и размерами похожий на айсберг. Толпа вокруг него выглядела мелкой и бестолково суетящейся. Подобравшись, Грейнджер легко прошла сквозь них, как горячий острый нож проходит сквозь мягкое масло. До нее донесся отрывок фразы:

— …жалость, что наш дорогой Северус ничем не…

-Видимо, это и был мистер Пруэтт, размышлявший о судьбе небезызвестного героя. А «наш дорогой Северус» тут действительно «ничем не», зато научил Грейнджер готовить отличное антипохмельное зелье, которое снова заканчивается.

Выйдя на улицу, Грейнджер обнаружила, что мелкий дождик превратился в затяжной осенний ливень. Тонкие прерывистые струйки стекали с козырька над входом и были похожи на японские занавески науанорен из стеклянных бусинок и бисера. Грейнджер подставила ладони, сложенные ковшиком, и набрала в них дождевой воды, но она неотвратимо утекала сквозь пальцы.

Вот и моя жизнь такая же неотвратимость.

Все было запланировано с самого начала, когда Шляпа, просидев на голове у начитанной грязнокровки всего несколько секунд, выкрикнула «Гриффиндор». Или почти с самого начала. Единственное, что было неизвестно, так это то, кто останется в живых. Если вообще кто-нибудь останется. Грейнджер разжала покрасневшие пальцы.

* * *

Несмотря на то, что часть пути она ехала на такси, а потом воспользовалась аппарацией, все равно успела промокнуть. Поднявшись в квартиру под самой крышей, Грейнджер первым делом разожгла огонь в камине. Никакие прелести цивилизации типа парового отопления не заменят живого пламени. Некоторые архаичности магического мира ставили магглорожденную Грейнджер в тупик, но камины она очень любила.

Быстренько избавившись от мокрой одежды, она натянула на себя первую попавшуюся мантию. Самое лучшее сейчас — принять горячую ванну с пеной и выпить теплого грога. Она замерзла и устала. Визиты к Поттеру и длинные откровенные монологи, на которые пусть даже он и не мог ответить, всегда возвращали Грейнджер душевное равновесие. Но только не в этот раз.

Громкий резкий звук вспорол неуютную тишину квартиры. Грейнджер показалось в первую секунду, что так могла бы кричать баньши, но это был всего лишь телефон.

С поступлением в Хогвартс Грейнджер отнюдь не покинула маггловский мир, в котором оставались друзья детства, родители и другие родственники. Приезжая летом на каникулы и потом, после войны, она продолжала с ними общаться и поддерживать связь. А после увольнения из аврората к этому списку добавились еще и потенциальные работодатели. Все это привело к дикому сочетанию в ее квартире маггловского и магического. «Ежедневный пророк» приносила почтовая сова, а «Таймс» — обычный почтальон. Помимо медицинских зелий был и минимальных набор обычных маггловских препаратов, которые в некоторых случаях являлись меньшим злом, хотя бы с точки зрения вкуса. Обычные средства гигиены были зачарованы, когда Грейнджер не ленилась это делать. Люпин или Уизли связывались с ней через камин, а родители звонили по телефону.

Трубка нашлась за креслом.

— Здравствуй, Гермиона. Ну что, как твои дела? — голос был преувеличенно бодрым, из чего Грейнджер сделала вывод, что мать собирается сказать ей что-то такое, чему она будет сопротивляться.

— Привет, мама. Все отлично.

По наивности сначала пыталась рассказывать о своей жизни в колдовском мире и о работе аврором, но родителей хватало ровно на две фразы, после чего разговор настойчиво переводился на вещи, более понятные для магглов. Это было настолько явно, что быстро отучило Грейнджер не вдаваться в подробности и отвечать общими, ничего не значащими фразами.

Еще несколько формальных вопросов и не менее формальных ответов о здоровье и о планах на будущее. Ну, давай же, мама, не тяни. Что еще ты припасла любимой дочке?

— Знаешь что, Гермиона?

— Что?

— Мы тут с папой подумали… а почему бы тебе не отметить свой День рожденья у нас? Ты так редко у нас бываешь. Можно было бы позвать тетю с дядей и твоих кузин. Или кого-нибудь из твоей старой школы. Ну, той, в который ты училась до Хогвартса. Как ты на это смотришь?

Грейнджер медленно выдохнула, постаравшись сделать это бесшумно. Ведь совсем недавно снова думала о прямой корреляции между любовью к родственникам и расстоянием до них же. Чем больше одно, тем сильнее другое. Может, у нее все-таки есть способности к предвидению, что бы там не говорила Трелони?

— Мама… я вообще не хочу отмечать День рожденья. Нигде и ни с кем.

— Но почему?

— Настроения нет. Да и вообще…

— У тебя снова… твои проблемы?

То, какой Грейнджер стала после войны, повергло ее родителей в шок. Умненькая целеустремленная работоспособная девушка с блестящими перспективами вдруг превратилась в достаточно агрессивное, мрачное и замкнутое существо без определенных планов на будущее. Правда, ум и работоспособность никуда не делись, но цели теперь стали совершенно иными, для простых магглов недоступными. Все объяснения насчет Темного Лорда, Упивающихся Смертью, Ордена Феникса и войны натолкнулись на барьер вежливого непонимания и отсутствия интереса. Мистер и миссис Грейнджер были людьми несколько консервативными, и всей их лояльности хватило только на то, чтобы смириться с тем, что их дочь — ведьма. А все остальное — увольте.

— У меня нет «моих проблем». Я просто не хочу.

— Но…

— И обсуждать это тоже не хочу.

Мать замолчала. Грейнджер казалось, что она чувствует, как ее обида просачивается через телефонную трубку и начинает заполнять пространство вокруг. Миссис Грейнджер умела очень красноречиво молчать.

— Мама…

— Ну, хорошо, — решила сменить гнев на милость. — Подумай об этом еще. В любом случае девятнадцатого мы будет тебя ждать. Лучше расскажи, как у тебя дела с личной жизнью?

— Без изменений.

То есть никак.

— Так никого себе и не нашла… Я понимаю, ты все еще любишь того погибшего мальчика, но время идет, Гермиона. Если затянешь с замужеством, рискуешь вообще остаться старой девой. А мы с твоим отцом так хотели бы понянчить внуков.

Еще один медленный бесшумный выдох в попытках удержать рвущиеся с губ резкие слова. Не выпуская трубки, Грейнджер нашла сигареты и закурила. Вот тоже… родители-врачи отчаялись ей запрещать и теперь изводили ее длинными нотациями о вреде курения. Это, да еще тема «Проблемы Гермионы» отравляли каждую семейную встречу.

— Я все успею, мама.

Дальше она отвечала почти на автомате. Да, мама. Нет, мама. Конечно, мама. Пока, мама. Закончив разговор, Грейнджер зашвырнула трубку обратно под кресло и поплелась в ванную, прихватив сигареты и высокий бокал с грогом, который все это время подогревался на медленном огне с заданной температурой. Иногда знания и навыки, полученные в Хогвартсе, можно было использовать совсем не по назначению. Например, готовить не зелье, а алкогольный коктейль.

Горячая вода, покрытая пеной, приняла ее в свои объятия. Тело тут же закололи тысячи мелких иголочек, разгоняя кровь. Это было немного болезненно, но все равно приятно. Закрыв глаза, Грейнджер сделала первый глоток и приняла решение заколдовать кленовый листик с коготками так, чтобы он действительно смог двигаться. И пугать потом незваных гостей. Мысль вызвала улыбку. Было в этом что-то такое… от Слизерина. Не понятно только, как потом классифицировать получившееся существо. Или, может, снова завести кота? Косолапус пропал в горячке осады Хогвартса, и Грейнджер надеялась только, что он не просто пропал, а нашел свою дверь в лето и вполне счастлив.

Дальше вспомнила разговор с матерью, состоявшийся только что. Было… паршиво. Совершенно не хотелось отмечать День рожденья. Тем более не хотелось делать это под бдительным оком родственников. Грейнджер ужасно раздражали жалостливые взгляды и молчаливое сочувствием родителям, у которых «проблемы» с дочерью. Родители считали, что она скрытая наркоманка. Ничем другим резкую перемену в поведении и в ее образе жизни они объяснить не смогли. Ей предлагали лечь в частную наркологическую клинику, которая гарантировала своим пациентам конфиденциальность. Грейнджер злилась, смеялась, снова злилась, раздражалась и, в конце концов, перестала обращать на это внимание. Потому что ведь не было никаких наркотиков.

Была война.

Это война сломала ее и сделала такой.

За полтора часа она вытянула весь бокал и выкурила еще сигарету, наслаждаясь теплом и одиночеством. Если бы можно было остаться здесь жить… освоить анимагию, превращаться в нерпу и прятаться в собственной ванне. Или уплыть в океан, чтобы никто не отличил ее от остальных нерп и никогда не нашел… Недостижимая мечта.

* * *

«Дырявый котел» был одним из тех немногих мест, мимо которых война прошла, не заметив под ногами какой-то мелочи, и именно поэтому Грейнджер любила здесь бывать. Призрачное ощущение незыблемости магического мира, которое давали ей привычки, сохранившиеся с довоенного времени, здесь обретало бОльшую силу. Неизменность интерьера, меню и обслуживания казались чем-то таким, что сможет защитить от новой напасти. Как стены Хогвартса, к примеру. И еще здесь иногда собирались ветераны. Те, с кем можно было поговорить, потому что они сами были там, и они ПОНИМАЛИ.

Грейнджер сидела за столиком в углу и вяло ковырялась в тарелке с жарким, гораздо больше внимания уделяя бутылке вина, заказанной к ужину. Готовить дома было патологически лень, домового эльфа у нее не было, поэтому она часто выбиралась ужинать куда-нибудь в кафе или бар. Исключением были только те дни, когда деньги катастрофически начинали заканчиваться или же кончали начинаться. Последняя работа — достать одно очень сложное и негласно запрещенное зелье — принесла ей жирный кусок в виде сотни галеонов, так что пока можно было расслабиться и получать удовольствие. Последнее получалось не очень.

— Гермиона Грейнджер?

Она подняла взгляд от тарелки на вопрошающего и несколько секунд честно пыталась вспомнить, кто он такой. Парень примерно ее возраста, но внешность настолько невыразительная, что не говорит совершенно ни о чем. Или он так сильно изменился с момента окончания школы, что Грейнджер его просто не узнала.

— Нет, Папа Римский. Иоанн Павел II.

Она говорила убийственно серьезно и по недоуменному и какому-то беспомощному выражению, которое появилось на его лице, сделала вывод, что он из чистокровных. Не знает, кто такой Папа Римский, потому что на маггловедении этого не было.

— Извини, что?

— Забудь. Просто напомни, откуда я тебя знаю.

— Я Терри. Терри Бут из Рейвенкло. Мы учились на одном курсе.

— Ясно.

— Позволишь, я составлю тебе компанию?

Она сделала неопределенный жест рукой, который Бут расценил, как приглашение. Разговор сначала не клеился. У них было слишком мало общего, чтобы легко и непринужденно поддерживать бессмысленную светскую беседу. Не раз, и не два Грейнджер ловила себя на мысли, а не сказать ли ему прямым текстом, что она хочет побыть одна… или сделать это более изящно и позволить ему дойти до этой мысли самому… или просто выйти в дамскую комнату как бы попудрить носик и аппарировать. Но в следующий момент какая-то фраза цепляла ее, вызывая тень интереса или тень улыбки, и Грейнджер решала подождать еще. В итоге они выпили на двоих еще две бутылки вина и ушли вместе.

К нему домой.

Она делала это и раньше, не один раз. Цепляла первого попавшегося и проводила с ним ночь. У него дома. У себя дома. Последнее, это если алкоголя было выпито больше обычной нормы. Наутро она уходила, не прощаясь, или выставляла своего случайного любовника в жесткой форме и к обеду забывала его имя и внешность. Несколько раз случались неприятности, но Грейнджер обнаружила, что репутации агрессивной и не выбирающей заклинания ведьмы имеет и свои плюсы. С ней боялись связываться. В случае, если жертва оказывалась магглом, хватало простейшего Акцио, чтобы вызвать желание отделаться от странной девицы как можно скорее. Раза три ей пришлось накладывать Обливиэйт. Один раз — звать на помощь бывших сослуживцев из аврората, когда Грейнджер нарвалась на маньяка.

С Терри Бутом из Рейвенкло всех этих проблем не предвиделось. Он жил на пару с кем-то из своих друзей по Хогвартсу, но сейчас этот второй парень был в отъезде. Грейнджер украдкой обводила взглядом маленькую квартирку и видела, что с деньгами-то у мальчиков не очень. После войны экономика магического мира была подорвана, и очень немногим — в основном, конечно, чистокровным семьям, принявшим сторону Феникса — удалось остаться на плаву. Видимо, семье Бута это не удалось, или его родители решили, что мальчику будет полезно самому обеспечивать свое существование.

— Гермиона… — его голос прозвучал хрипло, а дыхание участилось. И она знала, почему.

Они оба знали, зачем и почему она здесь, но все равно испытывали неловкость. Бут зажег свечи, и сейчас в гостиной был приятный интимный полумрак, и от этого Грейнджер было почему-то еще паршивей. Она закрыла глаза, сожалея, что снова позволила себе бездумно увлечься, и мысленно подтолкнула его: ну давай же… давай!

Вздрогнула невольно, когда его губы коснулись ее собственных, но в следующий момент уже отдалась поцелую. Бут делал это очень осторожно и как-то… немного неумело. Полузабытое ощущение — Рон тоже целовал ее так, словно мог убить своим прикосновением. Грейнджер открыла глаза, чтобы убедиться, что это не тень прошлого… не призрак держит ее в плену. Подняла руку и надавила на затылок Бута, делая поцелуй более жестким.

— Что ты… — выдохнул Бут в ее губы, но она не дала ему договорить.

Должно быть, он расценил ее жест как поощрение, потому что начал действовать смелее. Уже через несколько минут они лежали на полу перед зажженным камином, совершенно обнаженные. От осторожности Бута не осталось и следа. Он двигался быстро и не совсем аккуратно, стремясь удовлетворить свое желание как можно быстрее… как будто у него уже давно не было секса, и сейчас похоть затуманила сознание. Или так оно и было?

Грейнджер смотрела в потолок и время от времени ловила себя на том, что начинает считать толчки Бута в ней. На то, чтобы прекратить это делать, требовалось усилие воли. Потом она вспоминала, что женщина, охваченная желанием, должна вроде бы стонать, и издавала какой-нибудь звук, одновременно подаваясь бедрами навстречу партнеру. Через какое-то время все повторялось: счет, усилие воли, стон и движение.

Она не чувствовала почти ничего. Нет, где-то там глубоко ей было приятно, но она заранее знала, что не достигнет оргазма. Неудачный первый раз с Роном и последующая гибель Уизли оставили настолько глубокий отпечаток в ее душе, что он пропитал все слои ее жизни. Одним из последствий стала почти полная невозможность получить удовлетворение в постели. Очень-очень редко, если она была в настроении, партнер был для нее сексуально привлекателен, она не была уставшей, находилась на знакомой территории, и ее ничто не тревожило. И никогда, если выпила хотя бы немного. Алкоголь мгновенно притуплял чувствительность нервных окончаний, и Грейнджер отдавалась только ради процесса и чувства того, что ее тело используют. Первое поддерживало у нее иллюзию, что ее жизнь полноценна и в плане секса тоже. Последнее помогало ей хоть немного притупить чувство вины от того, что она выжила.

Наконец Бут ускорился еще и, сделав несколько особенно сильных фрикций, кончил. Рухнул на Грейнджер и зашептал, щекоча ей ухо своим дыханием:

— Тебе было хорошо? Тебе было хорошо со мной? Хорошо?

— Да, — повторяла она, исподволь пытаясь спихнуть с себя тяжелое тело. — Да, милый.

Коробило от собственной фальши. Наконец, он отвалился от нее, как сытый клещ отваливается от человека. Грейнджер тут же занялась приведением себя в порядок. Стоя в душе, она в который раз уже твердила себе, что не должна это делать. Не должна снимать первого попавшегося парня и идти к нему домой или, еще того хуже, тащить его к себе, а потом заниматься с ним сексом, который ее абсолютно не удовлетворял. Она повторяла это себе, но знала, что будет делать это снова. И снова. И снова…

Грейнджер исчезла, не прощаясь и без предупреждения, пока Бут в свою очередь плескался в ванной. Она надеялась, что никогда больше его не увидит. Было слишком противно от самой себя.