Родная кровь (джен)

Леди Эдит Кроули в нерешительности остановилась на пороге отведенной ей в доме тети Розамунд гостевой спальни. Она уже зашла и закрыла дверь, намереваясь пойти спать, но какая-то часть ее этому сопротивлялась, и перед глазами Эдит возникла дверь в соседнюю комнату, о существовании которой ей в данный момент ничего не хотелось знать. Какой абсурд. После всей той боли, что они друг другу причинили, Эдит с трудом верилось в то, что в глубине души ей хотелось постучать в ту дверь и попытаться утешить Мэри. Недаром ведь они были родными сестрами.

Их отношения не заладились с самого детства. Леди Мэри Кроули, первенец лорда и леди Грэнтем, была всеобщей любимицей. Хорошенькая, как фарфоровая куколка, с идеальной белоснежной кожей, аккуратным носиком и выразительными тонкими бровями, за которые иные лондонские модницы были готовы убивать, она была образцовой дочерью сиятельного английского лорда, и все окружающие никак не могли на нее нарадоваться. Лорд Грэнтем так и сиял от гордости, леди Грэнтем нежно любила свою малышку, дворецкий Карсон закрывал глаза на ее шалости и баловал ее, как только это может делать преданный своему дому слуга, а все родственники, знакомые и даже прислуга пророчили маленькой прелестнице блестящее будущее, богатого жениха и все блага мира в придачу.

Рядом с красивой, умной, изящной и восхитительной леди Мэри ее сестра леди Эдит всегда выглядела гадким утенком. Как бы подтверждая стереотип о «некрасивой средней сестре», она не могла похвастаться идеальной внешностью: ее волосы были вполне обычного, скучного русого цвета, ее брови ничем не отличались от бровей простых смертных, а ее большой нос никак нельзя было назвать аккуратным. Поскольку она была вторым ребенком после девочки, вместо нее лорд Грэнтем ждал сына и наследника, и легкое разочарование ее половой принадлежностью осталось с ним на всю жизнь. Леди Грэнтем разделяла это снисходительное сочувствие к средней дочери, и часто между собой они называли ее «старой доброй Эдит», без всякой задней мысли рассуждая о том, как она в старости будет подавать им стакан воды — все такая же неприметная, некрасивая и зажатая, как неаккуратно сложенный в темном углу сарая садовый инструмент. Слуги тоже не прониклись к леди Эдит особой симпатией — им, привыкшим повиноваться сиятельным господам, царственность леди Мэри была понятнее и привычнее скромности и невзрачности леди Эдит. Что же касалось самой старшей наследницы, то ее отношение к сестре с ранних лет имело два выражения: либо она раздражалась ее плачем, капризами и действиями, которые она расценивала как направленные против ее особы, либо она с показным равнодушием просто ее не замечала, чему Эдит была только рада.

Потом на свет появилась леди Сибил, самая младшая дочь, и леди Мэри пришлось слегка подвинуться на своем пьедестале всеобщей любви и обожания. Впрочем, это не вызвало у нее ревности, ибо, будучи достаточно проницательной уже в юном возрасте, она поняла, что леди Сибил любили за те качества, которые она сама считала не столь существенными для успеха в семье и обществе. Сибил была веселой и послушной, и она со всеми находила общий язык, снисходя в своей дружбе и привязанности даже до низших классов, чего с детства приученная к сословному высокомерию леди Мэри никак не могла себе позволить. Поэтому ей легко было проникнуться симпатией к Сибил, этому доброму милому ангелочку, немного странному, но, как и положено всем ангелочкам, легко прощающему обиды и находящему слова оправдания даже в тех ситуациях, что иные никак не могли оправдать. Леди Эдит любила младшую сестру по той же причине, и тоже считала ее ангелом. И ей следовало бы знать, что ангелы живут на небесах, а не на земле.

Всю жизнь леди Мэри и леди Эдит прожили, как кошка с собакой, но со смертью леди Сибил (она умерла родами пять лет назад) ушел единственный человек, который не только мог стать для них мостом примирения, но и показать им, как следует поддерживать друг друга перед лицом самой страшной трагедии. Эдит до сих пор было тяжело вспоминать о том времени, когда Мэтью, первый муж Мэри, погиб в автокатастрофе, и она так и не смогла прийти к сестре, чтобы плакать с ней вместе, чтобы помочь ей нести хотя бы ничтожную толику ее страданий. Она банально, постыдно струсила — как человек, что давным-давно не боялся исподтишка строить сестре козни, она продолжала оставаться трусихой, когда судьба требовала от нее перешагнуть через собственную гордость и сделать то, что правильно, а не то, что легко. Ей пришлось совершить еще множество ошибок, чтобы избавиться от этого страха, и до сих пор леди Эдит не могла простить себе того, что не поддержала тогда сестру, что позволила прежним обидам взять верх и лишь увеличила пропасть между ними.

А сейчас история могла повториться.

Невозможно было без содрогания вспоминать события сегодняшнего дня. В отличие от Мэри, Эдит спокойно относилась к автомобилям и гонкам, но когда она услышала вдалеке ужасающий грохот и увидела тошнотворный дым, что через несколько минут заполнил ее легкие, она испугалась почти так же сильно, как в тот день, когда в толпе потерялась Мэриголд, ее единственная (и незаконнорожденная) дочь. Только тогда она осознала, через какой ад заставил пройти ее сестру Генри Талбот. Эдит не сомневалась в его искренней любви к Мэри, но как жестоко с его стороны было заставить ее пройти через это мучительное испытание! Когда они услышали грохот разбившегося автомобиля, и Мэри, белая как полотно, сорвалась с места, чтобы как можно скорее очутиться на месте происшествия, Эдит, не задумываясь, побежала вслед за ней, и в голове у нее стучало: «Боже, пусть это будет не он… Пожалуйста, Господи, он не мог погибнуть… Только не снова… Боже, пожалуйста, пощади мою сестру, она этого не заслуживает…» И когда, оказавшись рядом с разбитой машиной, они увидели, что погиб не Генри, а его друг, и обе, Эдит знала это наверняка, испытали преступное облегчение, ей захотелось подбежать к нему и лупить его своими худенькими кулачками, лупить, пока не закончатся силы, за то, что он посмел так рисковать, зная, как он дорог Мэри, и какой смертью умер ее первый муж.

Но Эдит этого не сделала. Мимолетный порыв исчез, и ему на место снова пришли неуверенность и… трусость. Леди Мэри, такая сильная, гордая и неприступная, никогда бы не призналась в своей слабости перед леди Эдит, никогда бы не дала средней сестре себя утешить. Она бы просто ее прогнала, вот и все. К чему тогда бередить раны того, кто меньше всего нуждается в твоей помощи?

Однако события сегодняшнего вечера заставили Эдит усомниться в этом решении. Берти Пелэм, ее возлюбленный, сделал ей предложение, и хотя ей все еще предстояло рассказать ему о Мэриголд, она не могла не почувствовать себя счастливой — счастливой после стольких лет неудач, горя и слез. А когда ты счастлив, тебе невыносимо думать, что кто-то рядом с тобой страдает. В том, что Мэри страдает, Эдит не сомневалась. Она знала, что вечером Генри позвонил, и они с Мэри поговорили, и ей не нужно было слышать этот разговор, чтобы понять, каким был его итог. Он наверняка сделал ей предложение, а она наверняка отказалась, потому что сегодня проснулись ее худшие страхи. Боже, да они были созданы друг для друга — оба были так импульсивны и категоричны, что выбрали самое худшее время, он — для предложения, а она — для отказа. И теперь они оба будут мучиться и терзаться, бросать упреками и через мгновение — признаваться друг другу в любви. Эдит была уверена в том, что Генри не отступит и будет прав, но сейчас, в этот вечер, Мэри наверняка изведет себя своей собственной обидой и поклянется никогда больше его не видеть, а еще, возможно, будет плакать, вспоминая о том, какой чудовищный страх она испытала в те несколько минут, когда она не знала, жив он или мертв.

Эдит повернулась к двери и взялась за ручку. Она может просто постучать, и Мэри наверняка ее прогонит, так что… А если не прогонит, то тогда Эдит скажет, что… что Сибил посоветовала бы ей дать им обоим время, и… И тогда Мэри, стараясь скрыть дрожь, презрительно фыркнет, спросив, при чем тут Сибил, а Эдит скажет, что Сибил всегда старалась поддержать их в трудную минуту, и они должны хотя бы попытаться последовать ее примеру, чтобы почтить ее память… И Мэри снова фыркнет, ничего не говоря, и посмотрит куда-то в сторону, чтобы Эдит не видела ее слез… И Эдит подойдет к ней и возьмет ее за руку, и скажет, что она обязательно со всем справится, она ведь сильная и обладает железной волей, о которой она, Эдит, не смеет и мечтать… И тогда Мэри покачает головой, усмехнувшись, но ничего не скажет, чтобы не выдать своей слабости, и Эдит отпустит ее и пойдет к двери, но на пороге Мэри окликнет ее и скажет… скажет…

Эдит усмехнулась и отпустила ручку двери. Нет, ничего этого не будет. Они просто для этого не созданы, Мэри и она. По крови они были друг для друга самыми близкими на свете людьми, но они так и останутся чужими, потому что они никогда не умели быть сестрами и так и не научились созидать там, где оставляли после себя одни разрушения. Поэтому судьба была с ними так жестока. Сегодня они обе получили предложение руки и сердца, но одну из них это сделало счастливой, а второй принесло лишь скорбные воспоминания и тлен. Невозможно было построить мост между теми, кто никогда не хотел им воспользоваться.

Отвернувшись от двери, леди Эдит принялась готовиться ко сну. Ей было горько вновь поддаться страху, но она ничего не могла с этим поделать.