Вересковый мёд (гет)

Потревоженный заклинанием красноватый сумрак плыл вокруг, медленно замирая. Тьма еще шевелилась в углах, протягивала дрожащие щупальца к хэллоуинским фонарикам над детской кроватью, но те лишь смеялись неровным пламенем в зубастых ртах. Вопреки их молчаливому глумленью в уши врезался крик.

Мальчишка, Поттер, заходился плачем, цепляясь за прутья кроватного бортика и не отрывая зареванного взгляда от приближающегося мужчины. Ребенок — Избранный и должен умереть. Это имело первостепенное значение еще недавно... Пока Лили не закрыла его собой. Почему было не оттолкнуть ее в сторону? Он ведь... кажется... обещал. Кому-то. К дьяволам всех! Он сам, сам не желал ей зла. До спазмов в горле и сомлевших пальцев не хотел и все-таки... уб... у... Зачем?

Чтобы не сделать больно.

Слишком острым и нестерпимым выглядело отчаяние, заметавшееся в зеленых глазах от одной только мысли о неизбежном. Необъяснимым образом предчувствие ее боли захлестнуло и его. Обычно безразличный к чужим страданиям, ее он хотел защитить, избавить. Решение казалось верным ровно до тех пор, пока безжизненное тело не рухнуло к ногам. Разметались по полу темно-рыжие волосы. Беззащитно, ладонями кверху, упали руки, а во взгляде застыла мольба. И то, что Волдеморт считал первостепенным и необходимым, вдруг потеряло смысл.

Зачем ему смерть мальчишки? Для чего собственное бессмертие, если с каждым вдохом что-то рвется в груди и дышать становится все больнее?

Убийство отрывает от души клочки, но никогда раньше он этого так не чувствовал.

В мертвенной тишине глухо стукнули об пол колени. Волдеморт склонился над распростертым телом. Лили казалась еще живой, и даже пальцы пока не похолодели. Плевать на пророчество. Пусть живет Избранный, ее сын. Только и она пусть тоже. Оглушенный он занес над ней палочку, зашептал:

— Финита… Реннервейт, — осознание бесполезности стучало в висках, но с губ слетало: — Субсидиум вита… Пожалуйста!.. Реннервейт! Живи!

Холодными лезвиями кололо собственное бессилие, а в душе пульсировало и росло то, что внутреннему взору представлялось кристаллом света, зеленого, как и ее глаза. Сколько ни старался Волдеморт изгнать или замуровать тот свет, всё тщетно. Вспомнилось сладковато-горькое: «Вам нравится, как пахнет вереск?»

Ответа он тогда не дождался — заглянул в мысли и увидел страх, влюбленность в другого, но еще симпатию, надежду и веру в лучшее. Лучшее в жизни. В судьбе. В том, кого боялась, но не спешила ненавидеть, даже находясь полностью в его власти. Теперь от нее, единственной запавшей в душу, не осталось ничего, кроме медленно остывающей плоти.

Палочка выпала из одеревеневших рук. Волдеморт услышал крик раненого зверя, но не сразу понял, что кричит он сам.

Тишина накалилась и треснула, вновь взорвалась детским плачем, воем, свистом. Меж пальцев, от руки к руке, потянулись нити стихийной магии. Дикой, неведомой. И запетляла вязь заклинаний, рождаемых всем массивом накопленных знаний на грани интуиции и безумия. Без палочки он вплетал в них вербальные формулы — латынь, арамейский, хинди, даже парселтанг — и лучи цвета весенних листьев, что били из груди навылет. Все с одной только мыслью: вернуть!

Сеть заклинания замерцала, срезонировала с пульсацией света внутри. Тысячи горящих игл пронзили тело. Испепелили. От Темного лорда остался только обожженный, бесприютный дух. И все, что он успел подумать, перед тем, как рассеяться черным дымом, это отчаянно-беспросветное: "Напрасно..."

* * *

Беспросветная тьма исчезает внезапно.

Свет лезвиями бьет по глазам и растекается радужными пятнами. Кожа лица мокрая наощупь.

Кожа?

Проясняются очертания дрожащих рук и спальни в Лестрейндж-мэноре. За окном в лучах яркого утра полудикий сад полыхает остатками листьев, а пахнущий прелью ветер из приоткрытой форточки холодит влажную кожу щек. Определенно, Темный лорд не умер и более того — остался во плоти. Но горло скребет ощущение непоправимой ошибки, а бессильное сожаление давит на грудь. Сердце отсчитывает еще несколько болезненных ударов, прежде чем мысли приходят в порядок и открывают очевидную истину: кошмар. Дурной сон. Ему всего лишь приснился дурной сон.

Холод каменного пола впивается в босые стопы. Неизвестно как оказавшаяся между рамами муха с надрывным жужжанием взлетает и бьется в наружное стекло. Звук обрывается на высокой ноте. Ляп. Скрючив лапки, тварь неподвижно лежит на спине и больше не действует на нервы. Они ни к черту. Волшебник тяжело упирается руками в подоконник. Еще. Ничего. Не случилось. Запертый воздух с шипением покидает грудь. Тиски отпускают. Но едва наметившееся спокойствие разрушает стук и еще хуже — скрип отворяемой двери.

— Мой лорд!..

Проклятье!

— Надеюсь, у тебя достаточно веские причины для столь бесцеремонной дерзости, Бел-ла?

— Но, повелитель... — она сбивается с торжественных интонаций и опускает голову.

— Что? — резко, но не громко перебивает он. — Разве я позволил войти? — Белла влюблена в него, как мартовская кошка. Темный лорд это знает и не одобряет, потому что любая привязанность — признак слабости. А слабость не заслуживает ни уважения, ни сочувствия. Но вместе с тем в Белле он видит то, что высоко ценит: преданность, ум, бесстрашие, колдовской талант. За них она получает снисхождение, и некоторые вольности сходят ей с рук: стремление чаще попадаться на глаза, неумелые попытки соблазнения, в числе которых — непрошеные визиты в его покои. Однако видеть лорда Волдеморта, когда он сам не в форме и может показаться слабым, не позволено никому! — Итак? — он приближается и понижает голос. От такого шепота обычно начинают дрожать.

Белла не дрожит. Внутренне сжавшись, она держит спину прямо и смотрит своему лорду прямо в глаза. Это не вызов, как может показаться на первый взгляд. Открытость. Готовность принять любое решение. Выполнить любой приказ. Порою кажется, она настолько жаждет его внимания, что обрадуется даже Круциатусу. Рискует когда-нибудь напроситься.

— Простите, мой лорд, — она снова осмеливается заговорить, — но там перебежчик. Он говорит, что располагает информацией о Поттерах. Однако, если вы заняты, я могла бы...

— Нет! — Ведро ледяной воды на голову оказало бы похожее действие. — Приведи его в малый зал. Я поговорю с ним.

* * *

Низкорослый пухлощекий человечишко топчется посреди холодного каменного зала и трясется, как осенний лист. Белла вышагивает рядом, вбивая в безмолвие стук каблуков. Шлейф черного платья волочится по мраморному полу и при каждом резком развороте выписывает полукруг. В темно-карих глазах, притененный ресницами, таится хищный блеск. Пантера с охотничьим зудом в крови, она любит играть с ничтожествами. Темному лорду обычно жаль на них времени.

Появление главного врага и ужаса всех воинов света искажает лицо перебежчика уродливой гримасой. Вместо вежливой улыбки, которую он, по-видимому, пытается изобразить, на пухлом желеобразном лице проступает омерзительная смесь преклонения, угодливости и страха за собственную шкуру. Одно слово — отброс, заслуживающий только одной милости — избавляющей и очищающей Авады.

— Л-лорд, — от скрипучено фальцета свербит в ушах, а перебежчик суетливо кланяется.

— Кто ты и что привело тебя сюда? — голос Волдеморта строг и почти безразличен.

— М-меня зовут Питер. Питер Петтигрю, сэр. Я п-по-по-по объявлению…

— Он воспользовался одноразовым порталом для добровольных помощников, — с готовностью отвечает Белла на невысказанный вопрос и фыркает, одаривая доносчика презрительным взглядом.

— Понятно. — Дымные дрейфующие призывы к сотрудничеству с обещаниями награды — инициатива и разработка младшего Крауча — в комплекте с одноразовыми порт-ключами, забрасывающими коснувшегося в наглухо запертые подвалы Макнейровского поместья, примерно месяц как были развешаны в Лютном и в Хогсмиде. До сих пор инновация показывала неплохую результативность. Боевые резервы пополнялись мелким сбродом, плохообученным, но готовым за пару галлеонов как отнять чужую жизнь, так и рискнуть собственной. Как-то угодила на крючок даже парочка бестолковых авроров, верных министру. Вообразили себя гениальными диверсантами и пополнили списки пропавших без вести. И вот теперь — перебежчик из Ордена, услужливо ждет, когда ему вновь дадут слово — И?

— Я… Я знаю, где находятся Поттеры… с с-сыном, — заискивающе пищит крысеныш и делает два мелких шажка вперед.

— Откуда информация?

— Я — их Хранитель, сэр, — трусливая улыбочка открывает два длинных передних зуба. Натуральная крыса. — Они прячутся под Фиделиусом…

— Где же?

Мимолетная судорога перекашивает лицо предателя. Он беспокоится насчет вознаграждения, но спросить не смеет. Он получит не то, на что надеется. Со скрытым злорадством Волдеморт наблюдает за жалкими попытками преодоления трусости. Возможно, еще вчера… А уж с месяц назад — однозначно — он был бы несказанно рад внезапному осведомителю, но теперь ощущает лишь омерзение, ненависть и растекающийся по телу холод.

Петтигрю выдает адрес дома в Годриковой Лощине, который кажется смутно знакомым. Переминается с ноги на ногу и мямлит о желании войти в число верных соратников Темного лорда. Белла выдает длинное ругательство и гадливо морщится, глядя на буквально подпрыгнувшего от ее слов доносчика. Волдеморт сверлит его взглядом и не спешит с решением. Ему есть, над чем подумать.

— Повелитель? Позвольте мне проверить правдивость его слов.

— Нет. — Волдеморт встает. — С Избранным я буду разбираться сам, Беллатрикс. Этого, — он небрежно кивает, — пока в подвал.

Нечленораздельный писк Петтигрю исчезает вместе с ним, когда вышколенный домовик является по щелчку пальцев хозяйки мэнора и, схватив предателя за руку, аппарирует.

* * *

Небольшой двухэтажный коттедж ютится в окружении вязов и ясеней. Но их полураздетые листопадом ветви не укрывают ни от пронизывающего ветра, ни от унылой осенней серости. Дом дышит безысходной усталостью и тоской. Даже выставленные на перилах крыльца оранжевые тыквы с колеблющимися на ветру магическими огоньками в глубине зубастых ухмылок выглядят вылинявшими, блеклыми. Однако пейзаж неуловимо меняется, когда на порог выходит Лили. Ветер подхватывает, треплет ее волосы. Рыжий костер. В стылом дворе теплеет.

Позже Волдеморт замечает и мальчика. Почуяв волю, тот с радостным визгом несется по двору, распугивая ворон. Качается на качелях. Их скрип ржавым ножом продирает воздух. К счастью, не проходит и пяти минут, как мальчишке это надоедает. Извиваясь ужом и задирая кверху куртку, он сползает вниз, не достав до земли, срывается и шлепается в ворох опавших листьев. Мать не успевает подхватить его на лету, но беспокойство ее напрасно. Сорванец с хохотом выворачивается из заботливых рук. Сверкая полоской голой кожи на спине, он ныряет под крыльцо, чтобы выехать оттуда по воле материнского Акцио. На шапке — паутина, красно-синий мяч — в руках, а на чумазом лице — улыбка. Ветер разбрасывает по закоулкам обрывки смеха. Суровости Лили хватило ненадолго.

Она играет с мальчиком в мяч, весело гоняется за ним по саду и явно радуется восторженному детскому визгу. Потом они собирают листья и ветки, и Лили мастерит эфемерных трепещущих на ветру человечков. Она выглядит усталой и присаживается на ступеньку крыльца. Однако лицо ее светится, пока глаза следят за неугомонным мальчишкой. Он безмерно много для нее значит. Желтый лист слетает ей на колени. Она рассеянно крутит его, держась за черешок беззащитными, тонкими пальцами. Волосы, лист, темная зелень кашемирового пальто — акварельная тишь. Она верит в защиту чар. Сегодня ей придется узнать, что доверие небезопасно.

Фиделиус кажется ей незыблемым. Или нет. Все-таки в дополнение к нему по границам двора наложены сигнальные чары. Как бы то ни было, все тщетно. И скрытый заклинанием невидимости Волдеморт спокойно наблюдает за ней, беспрепятственно проникнув внутрь охранного купола. Одно проклятие, и Избранный будет мертв. Мальчишка не успеет испугаться. Безоблачная радость станет его посмертной маской. Чем не гуманное разрешение экзистенциальной угрозы? Но Волдеморт медлит.

Липкая осенняя сырость пробирается под мантию и горечью оседает на губах. Обычная для конца октября погода. Клубы стылых испарений у земли и серая беспросветность в небе, роняющая дымные лохмотья. Они похожи на клочки души.

Вопреки сказкам Дамблдора, убийство не разрывает душу надвое — какая чушь! — лишь выдергивает клочья, причем не только из того, кто убивает. Души тех, кто успел связать себя с погибшим, страдают тоже. Чем крепче связь — тем глубже и обширнее рана. Бывает, что она намного тяжелее травмы, получаемой душой убийцы. Волдеморт не раз наблюдал агонию влюбленных глупцов над телами так называемых "половинок". В такие моменты даже сильные враги становились свирепыми, но безрассудными, а оттого легкими мишенями. Только идиот способен усмотреть силу в такой взаимной зависимости. Ну, или прожженный манипулятор.

Саркастическая ухмылка неожиданно причиняет боль. В памяти непрошено всплывают стенания матерей над убитыми сыновьями. Над взрослыми сыновьями. Убивать младенцев ему пока не доводилось... Волдеморт подозревает, что лучше не будет, хотя сам ничего подобного не испытывал. Образ собственной матери, лелеемый в детских фантазиях, давно забылся. В любовь он в принципе не верит. Влюбленность, как приукрашенное наименование гормональной бури — да, вполне реальное явление. Только зачем бросаться в омут самообмана и придавать банальной плотской потребности некую сверхценность, он решительно не понимает... Посмеялся бы, да только, что с ним самим творится, он тоже давно не понимает. До прошлой ночи полагал, что странная нездоровая привязанность к малознакомой магглорожденной ведьмочке не помешает ему в решающий час осуществить задуманное. Подспудно теплилась надежда на то, что со смертью Избранного или самой Лили прервется и связь. В конце концов образ полностью лишенного привязанностей бездушного монстра, созданный врагами и активно поддерживаемый им самим, соответствовал реальности не на сто процентов. Ему и ранее доводилось подпускать людей близко. Тех немногих, кого он называл друзьями. Терять их было больно. Но он лечил свои раны злостью, негодованием, местью и шел вперед, чувствуя, что становится лишь сильнее. Да, "то, что нас не убивает"... Однако сегодня он умер... практически... в жутком кошмаре. Но и наяву все еще помнит, как всепоглощающее чувство утраты с треском рвало душу и выжигало плоть.

Волдеморт передергивает плечами и буквально вытаскивает себя из воспоминаний. К ногам подкатывается мяч. Еще мгновение, и плотная пустота не осталась бы незамеченной.

Пацан подхватывает игрушку и, задрав голову, круглыми детскими глазами смотрит на того, кто сжимает в кулаке нить его еще совсем короткой жизни.

"Ты в самом деле избранный, мальчишка?"

— Гарри, что там? — приподнимается со ступеней Лили.

Мальчик, громко шмыгнув, вытирает ладошкой покрасневший курносый нос, показывает в широкой улыбке несколько мелких зубов, круто поворачивается и рысит к дому. В такт шагам телепается красный помпон. Обычный мальчишка. Ничего особенного. Незашуганный. Довольный жизнью. Но ничего, что хоть как-то выдавало бы экстраординарного волшебника, в нем нет.

Сойдя с крыльца, Лили распахивает объятия и присаживается на корточки. Ее глаза светятся, и Темному лорду не хочется наполнять их слезами.

— Да, на сегодня достаточно, мой хороший. — Подхватив мальчика на руки, она прижимает его пальцы к своим губам. — Смотри, как замерзли ручки. — По пути к дому она продолжает что-то ласково объяснять хныкающему ребенку.

— Завтра обязательно, Гарри! — обещает Лили и скрывается за дверью.

Завтра...

* * *

Хэллоуинские сумерки опускаются быстро. Лампы Джека светят зловеще-веселыми глазницами, якобы отгоняя нечисть. На деле же они просто притупляют страх перед опасным и неизведанным. А волшебные существа, которых магглы традиционно называют нечистью и которые действительно становятся активнее в ночь Самайна, остерегаются не тыквенных фонариков, а оголтелых толп.

Улицы Годриковой Лощины понемногу наводняются жителями. В любую минуту к Поттерам могут явиться гости из орденцев, а значит, время для размышлений вышло.

Волдеморт стряхивает с ладоней растертые в труху желтые листья. Тисовая палочка привычно ложится в руку. Пора.

— Лили, это он! — орёт взлохмаченный очкарик, выскочивший на грохот распахнутой Бомбардой двери. — Беги! Я его задержу!

«Правда задержишь? Без палочки? Ну, удиви меня, парень. За что-то же она выбрала тебя…»

Не удивил. Волдеморт переступает через сползающее по ступеням тело и смотрит вверх. Там что-то падает и скрипит.

Когда заклинание открывает последнюю дверь, отделяющую его от женщины и младенца, оно легко сметает в сторону нагромождения стульев, стеллажей и еще какой-то мебели.

"Ты же умная девочка, на что ты рассчитывала, возводя эти жалкие баррикады?"

Впрочем, она не в себе.

Лили загораживает собой стоящего в кровати мальчика. Плачущая, встрепанная, с раскинутыми руками. Точно как какая-нибудь пташка перед гнездом... Так же она вела себя в его кошмарном сне. Так же умоляла:

— ...не Гарри!

Черт, хватит! Пусть сон остается сном. А в реальности она будет жить.

— Инкарцеро. Силенцио. Мобиликорпус.

Мальчишка будто бы давится слезами и тоже замолкает. Он переводит непонимающие глазенки с незнакомца на усаженную на пол, спутанную веревками Лили и обратно. Волдеморт совсем не надолго задерживает на нем взгляд и проходит мимо, присаживается на корточки рядом с ней. Она перестает извиваться и тянется в его сторону, широко раскрытые, полные ужаса глаза проливают потоки слез. Ему всегда нравились грозы и дожди, но над этими зелеными долинами хочется видеть солнце. Чтобы не стереть влагу с ее щек, приходится сделать над собой усилие. А Силенцио не спасает от ментальных воплей.

— Успокойся и выслушай, — он старается говорить холодно. Лили сжимает губы, пытается совладать с отчаянием. Но ее трясет. — Во-первых, я не собираюсь причинять вред твоему сыну. — Она перестает дышать, как будто боится вспугнуть забрезжившую надежду. Безумно хочется ее обнять. От соблазна он встает и отходит на шаг.

— Если обещаешь не кричать и не делать глупостей, я сниму чары.

Она исступленно кивает, роняя волосы на заплаканное лицо, и Волдеморт взмахивает палочкой.

— Вытри слезы.

Она вскакивает. Спотыкаясь об детскую метлу, бросается к ребенку, сгребает его в охапку и прижимает к себе. Высвободив одну руку, суетливо, поспешно выполняет приказ Волдеморта, одновременно старается повернуться так, чтобы прикрыть мальчика.

«Сказал же, что не трону…» — вырывается непрошеный вздох.

— А теперь слушай внимательно. — Наваливается просто смертельная усталость. — Дважды повторять не стану. Как ты поняла, ваше убежище раскрыто. На то, чтобы убраться отсюда, время у вас до рассвета. Надумаете снова укрыться чарами — выбирайте следующего Хранителя, — он не сдерживает глумливой улыбки, — с открытыми глазами. Лишать жизни тебя или твоего ребенка я не намерен... — он обрывает фразу и слово "больше" не произносит вслух. — Но искушать судьбу не советую.

Испуг медленно, неуверенно уступает место недоумению. Тем не менее, Лили, похоже, преисполняется благодарности, выразить которую не находит слов, только беззвучно открывает и закрывает рот. Ребенка продолжает сжимать в объятиях. Мальчишка уже кряхтит и краснеет. Если бы Темный лорд сейчас потребовал плату за проявленное великодушие, согласилась бы она оторваться от сына и... заплатить? Не исключено. Только ничего он от нее сейчас не хочет. Не таким способом.

— И, наконец, самое главное. Никто не должен знать о том, что ты меня здесь видела и разговаривала со мной. Болтливость, — он отводит взгляд в сторону, — будет стоить вам всем жизни. Ясно? — он снова глядит ей прямо в глаза.

Лили, побелев, кивает.

Конечно же, она не проболтается. Только вот Дамблдор — легилимент! И веритасерум никто не отменял. А Волдеморт вместо того, чтобы подправить ей память, снимает большую часть ранее наложенных блоков. И все ради призрачной надежды, что хотя бы в числе сражающихся против него ее не увидит. Как же сильно он заблуждался на собственный счет. Где тот самодостаточный и мудрый маг, которого он себе представлял? Н-да.

Прикидывая возможные последствия чинимого безрассудства и мрачно иронизируя, он направляется к выходу, но останавливается в дверном проеме.

— Твое очкастое недоразумение, — едко замечает он, — оклемается через пару часов. Так что на истерики можешь время не тратить.

— Спасибо, — одними губами шепчет она, но ему и не нужны звуки, чтобы слышать. Он позволяет ей увидеть его грустную усмешку.

Стремительно спускаясь вниз по лестнице, Темный лорд запоздало обращает внимание на тепло из кухни и запахи печеной сдобы. Хотел бы он иметь собственный дом, в котором бы так же пахло? Он отметает в сторону странную мысль и на ходу обрабатывает Обливиэйтом все еще бесчувственную тушку Поттера.

Наверху издает возмущенный вопль, по-видимому, уставший от материнских объятий Избранный.

Хотя какой он, к Мерлину, Избранный?

Волдеморт достаточно понаблюдал за мальчишкой, чтобы прийти к выводу: последние полтора года он жил заблуждениями. Да и как вообще можно было верить предсказанию никому не известной пророчицы? Кто сказал, что праправнучка знаменитой Кассандры обязательно унаследовала ее дар? Дядюшку Морфина прямое родство с Салазаром не спасло от превращения в полное ничтожество. Вот и Трелони могла быть заурядной шарлатанкой. Шарлатанкой или марионеткой Дамблдора... А ведь Снейпа Великий светлый тогда осознанно отпустил, даже не стерев память. Неужели даже не предполагал, к кому тот мог пойти? Или именно это Дамблдору и было нужно? Волдеморт даже остановился посреди двора. Почему раньше такая мысль не пришла ему в голову? Что ж, по крайней мере, она посетила его не слишком поздно.

Воздух на улице пахнет речной сыростью, прелой листвой и тыквенными пирогами. Волдеморт вдыхает его полной грудью и наслаждается почти забытым чувством легкости. Последние сомнения развеиваются.

За границей сигнальных чар можно аппарировать, но душа вдруг настоятельно требует полета.